Кожаные перчатки - Страница 19

Мы только что расстались с Аркадием Степановичем. Было очень кстати, что старик настолько переволновался, что не хотел и видеть нас. Он так и сказал:

— Не провожать! Дня три знать вас не желаю, обезьяны. Надоели, сил нет…

Мы уже достаточно бесились в раздевалке, переживали сполна первые радости большой победы. У нас ведь только Иван проиграл бой, да и то, конечно, случайно. Мы много радовались и сейчас чувствовали некоторый спад и усталость.

Мы стояли на улице около служебного входа и ждали, когда появится тот подлец, который бил меня сзади кастетом по голове. С нами была Наташка. От нее невозможно было отделаться, да мне и но хотелось, чтобы она уходила. Она имела право участвовать в комедии. Я придумал блестящую месть, и надо, чтобы она тоже видела, как мстят настоящие мужчины.

Двери служебного входа все чаще отворялись, вышли гурьбой гардеробщицы, браня на ходу какого-то разиню, потерявшего номерок от пальто.

— Кого вы ждете? — спрашивала Наташка, переминаясь.

— Приятеля, — отмахивался я, — сказали ж тебе…

Если до конца быть честным, — не я один придумал страшную месть. Кажется, Иван сказал: «Набьем морду, чтоб помнил!» Сашка поморщился: «Охота была мараться…» Кто-то предложил стащить бандюгу в отделение: «Пусть дадут годика два!..»

Все это было слишком обыденным и не соответствовало нашему настроению. В конце концов родился достойный план. Арчил был выслан пластуном. Парень сбегал в разведку: «Убирает ринг! Он таскает канаты. Меня не узнал!»

Минут через пять Арчил сообщил: «Снимает лиловые штаны, честное слово! Ноги тощие такие…»

Он вышел из служебного входа не один. С ним было трое или четверо. Это даже больше устраивало нас: лишние свидетели неплохо.

На нем была все та же клетчатая кепка с широким козырьком. Я заметил, как напряглась, вглядываясь, Наташка, как она побледнела и, видно не соображая того, что делает, метнулась — бежать. Я поймал ее за руку. Она жалко взглянула на меня, почти крикнула: «Пусти же, пусти! Я боюсь…» Я крепче сжал холодные пальцы и вдруг почувствовал удушье, словно кто-то схватил меня за горло и не отпускал.

Они шли по улице в нескольких шагах от нас, впереди. Так мы дошли за ними до угла. Здесь было светло и людно. Саша и Арчил быстро обогнали человека в кепке и его приятелей, загородили дорогу. Я видел, как этот тип толкнул Арчила в грудь, слышал, как грязно, громко выругался.

— Стой здесь, — сказал я Наташке. — Ты видела когда-нибудь комедию?

Я, может быть, немного сильней, чем рассчитывал, повернул его рывком к себе. Он едва удержался на ногах. Багровый от злости, ничего не понимающий, он уставил на меня выпуклые бешеные глаза и, кривя рот, начал было ругательство. Я схватил его за грудь, притянул к себе так, что он поднялся на цыпочки.

— Не узнаете, гражданин в штанах? — спросил я, чувствуя, как противно сбивается на фистулу голос, и не соображая, откуда тут вылезли какие-то проклятые штаны. — Не узнаете, значит? А вы приглядитесь! Не спеша. Нам торопиться некуда…

Это было где-то вычитано. Звучало на редкость фальшиво. Конечно, следовало дать ему по физиономии — и вся недолга. Какой дурак затеял комедию?

Он сделал попытку вырваться. С треском отскочила пуговица на вороте, свалилась клетчатая кепка.

— Не спеши! — повторил я. — Зачем спешить? Мы ведь старые знакомые. Даже обидно, что не признаете… Может, напомнить?..

В голубых, навыкате, глазах появилось не совсем еще уверенное узнавание. Было интересно наблюдать, как это узнавание сменилось где-то в глубине темных зрачков тревогой и как эта мгновенная тревога уступила, в свою очередь, место выражению, с которым смотрит, наверное, нашкодивший щенок, схваченный за шкирку. Глаза бегали угодливо и деланно.

— Ладно, друг, — хрипнул он. — Отпусти, ладно! Пошутил, хватит… Знаю я тебя, видел…

Я немного отпустил его. Он передохнул, покрутил шеей, искательно заулыбался:

— Силен, силен, кореш. Засветил тому охламону правильно!.. Чемпионом станешь, помяни мое слово…

Значит, он меня до конца не узнал. Нас стали окружать люди. Я слышал, как женский голос истерически крикнул в толпе: «Господи, зовите же милиционера! Они убьют человека!..»

Надо было кончать комедию. Я держал его правой рукой, а левой сдернул с головы ушанку. Я приблизил к самым его глазам рубцы от шрамов: «Чья работа, паразит? Чья?..» Он дернулся, решив, очевидно, что сейчас последует хулиганский удар головой. Он все еще ничего не понимал, и мне вдруг показалось отвратительной вся эта комедия посреди улицы, после того, что было пережито в этот необыкновенный вечер.

Я отпустил бандита. Я просто не знал, что с ним делать дальше. Ударить его я не мог. Не мог после того, что было только что в цирке. Это было бы подлостью, изменой чему-то очень большому и светлому.

— Счастье твое, — сказал я. — Счастье, что мы боксеры…

Толпа стала расходиться, ничего толкового больше не предвиделось. Приятели подлеца, благоразумно отступившие в сторонку, подошли, подняли дружку кепку, которую мы порядком потоптали во время задушевной беседы.

Все кончилось. Но вдруг слабенько, но вполне отчетливо хлопнули две пощечины, и тут же еще две! Клетчатая кепка, только что отряхнутая, отлетела на несколько шагов.

— Наташка! — метнулся я.

Девчонка, в сбившемся на затылок беретике, хлестала по враз взмокшей физиономии, покорно и изумленно качавшейся при каждом взмахе маленькой озябшей руки.

— Забыл? — тихо и страстно приговаривала Наташка. — Забыл? Сокольники, осень… Забыл? Боже мой, какая же вы дрянь, какая дрянь…